calmОтрывок из моего рассказа о Москве после 19-летней разлуки. 2011 год.
Талый снег налетал и слетал,
Разгораясь, румянились щеки,
Я не думал, что месяц так мал
И что тучи так дымно-далеки...
Я уйду, ни о чем не спросив,
Потому что мой вынулся жребий,
Я не думал, что месяц красив,
Так красив и тревожен на небе.
Скоро полночь. Никто и ничей,
Утомлен самым призраком жизни,
Я любуюсь на дымы лучей
Там, в моей обманувшей отчизне.
Иннокентий Анненский.
Ноги сами идут, зная, что здесь поворот, будет Столешников переулок и вот он – Столешников, но дома другие и магазины другие.
Та кондитерская, где в 9-м и 10-м классах ритуально и ежедневно поедались пирожные, исчезла. Как все изменилось!
Что-то новое теперь в старых невысоких домах за стеклами витрин мелькают... даже не знаю как назвать, хочется сказать "стражники".
Короче, какие-то люди с каменными лицами, ничего не выражающими вообще... и боязно войти. Это совсем не такие охранники как где-нибудь в Нью-Йорке на Пятой авенью, те с улыбочками хозяйскими приветствуют будто ждали тебя давно. Здесь все как-то по-другому. Взгляды у людей из прошлого, такие как раньше.
В ювелирный забрели, там девушка молодая, улыбчивая, стала показывать, рассказывать, новый человек, видимо, родилась в девяностых. Сколько часов, дней, сложившихся в годы проведено в прогулках и разговорах на этом пятачке много лет назад: Тверская, Столешников, Пушкинская, Петровка...
Светится в сумерках прозрачный Петровский Пассаж, тянет Большой театр, где всегда назначались свидания у центральной колонны, поскольку я никогда не могла сообразить с какой стороны их считать. Как все изменилось! И в то же время ничего не изменилось. Красивые здания, дорого всё, очень дорого.
Зашли в японский ресторанчик, накормили вкусно и действительно по-японски... и в то же время по-московски: в Торонто эта же еда была бы другой.
Интуитивно и задумчиво идем по тому маршруту, по которому шли мы с маленькой дочкой (не думаю, что она помнит тот вечер) в последний день московской жизни перед отъездом в неизвестность, в декабре 1991 года – мы ходили прощаться с Красной площадью и Храмом Василия Блаженного. Тогда было тихо, темно и огромными хлопьями сыпался снег, но в центре всё было с подсветкой, торжественно и малолюдно, как будто затаилось всё, чтобы не мешать мне прощаться с Москвой.
Это глава из моей книги-эссе "Ну, здравствуй, Москва! или Девятнадцать лет спустя."
